На Москву идёт мокрый снег,
В Питере он давно.
И куда-то идёт человек
Вопреки погодам назло.

И куда-то бежит река,
Тихо мёрзнет от кошки след,
И кому-то наверняка
Нужен чей-то простой ответ.

Я стою, закрываю глаза,
И тогда всемогущ, как- Бог...
Горы, степи, над нивой гроза,
Перекрёстки чужих дорог.

Очень жаль, ничего тут нет.
Кем-то наспех задёрнуты шторы.
На Москву идёт мокрый снег.
Остальное - одни разговоры...

Я с неизбежностью смиряюсь,
Глазами гладя потолок.
Мне подошло бы слово каюсь,
Но разве вынес я урок?

За занавеской бьется время,
Там солнце гаснет и встает.
Всё тот же мир, всё то же бремя,
По кругу, но всегда вперед.

Всё тот же Я. Опять рождаюсь,
Опять бегу и снова прах.
Мне подошло бы слово «каюсь»,
Но здесь уместней слово «страх».

Бессознательность от сознания —
Будь спонтанным, как всё бытие.
Я скитаюсь по мирозданиям,
В листопаде смотрю на неё.

На действительность без «отчётливо»,
Без терзаний и боли в душе.
К человечеству без человечности
Привыкаю в своём мятеже.

А может, я хороший человек.
Ты знаешь, может быть, хороший.
И задержавшись кратко у дверей,
Я посмотрю, улыбкой огорошив.

И просто так пойду на свет лучей,
С улыбкой этой и никем не спрошен.
А может, я хороший человек.
И все же может быть, что я хороший.

Всё прекрасное мы прошли,
В топких снах я теперь не плутаю.
Словно месяц в полуденный час:
То ли есть он, а то ли тает.

Только изредка в сердце мелькнёт
Отголоском встревоженной мути
Тот короткий, счастливый полёт,
Вопреки повседневной сути.

Вопреки всем смотрящим наверх,
Что не могут летать бескрыло,
В небе месяц плыл ясным днём.
Я не знаю, что это было.

Вопреки всем смотрящим наверх,
Что не могут летать бескрыло,
В небе месяц плыл ясным днём.
Мне казалось, ты тоже любила…

И водку я закусывал арбузом.
И был июль с палящим белым солнцем.
Стругацких томик мне жужжал над ухом.
И легкость бытия, звезда в колодце.

И бабочками ветер был наполнен.
Я шёл за грозами и полон был собой.
Любой, кто мне в глаза смотрел при встрече,
Хотел сказать: «А можно я с тобой».

Я голову пеплом свою посыпаю,
И бью себя в грудь, разрывая одежды.
Зерном оказался, попавшим на камень,
И птицы клюют мои зёрна надежды.

Что вера моя? Мертва, словно камень.
Безумия полон мой здравый рассудок.
Что в слове моём? Лишь фальшь фарисея,
И совесть, как кара за грешный поступок.

Две тысячи лет, словно час, как мгновенье.
Тех мало, кто знает на грех свой управу.
И день ото дня прибавляет мученье.
Я был в той толпе, что кричала: «Варавву!»

Но в горле застряли проклятия крики.
Когда изможденный не в силах идти,
Взглянул на меня Он, и, Боже Великий,
Я взвыл. И застыло, умолкло в груди.

Как шёл я к Голгофе, не помню, не знаю.
Я зноем и криками был оглушен,
Лишь помню: над Лобным стервятников стая,
Смеялись солдаты и мучился Он.

Потом, обезумев, бежал по пустыне,
И там, обессилив, я встретил рассвет.
Но боль не утихла и пусто доныне.
Две тысячи лет, две тысячи лет.

И в руках не солнце, а пепел,
И за жизнь ничего не понял,
И лишился того, что встретил,
Что пришло, то намеренно пропил.

Всё банально, как кубик Рубика,
Всё спешит к энтропии спокойствия.
Лицемерие, ложь и публика –
Идеальная в мире пропорция.

И закончится всё эпически,
По-библейски банально, сдержанно.
У иллюзии всё нелогически.
Будь смирен, стремись в неизбежное.

И теперь, смотря на распутье,
Горизонт мне маячит далью.
Так спокойно на этом уступе,
Оказалось, что жизнь за гранью.

Уходи. Уходи, прошу,
Больно так на тебя смотреть.
Я тебе ничего не скажу,
Лучше буду в огне гореть.

Не смотри. Не смотри в глаза.
Алкоголь не добавит сил.
Видишь, там вдалеке гроза?
Это я её пригласил.

Надо думать, всему есть предел:
Небу, солнцу, закатам в июле.
Оказался я не у дел,
Пролетел как шальная пуля.

Не жалей. Не жалей, не надо.
И не вздумай меня спасти.
У меня рядом с сердцем ограда.
Ты цветы туда приноси.

Помню, как многое мне в этом нравилось:
Неба кусок над степною травой,
Звёзды, которые гроздьями плавились,
В городе ночью мосты над рекой.

Пряные улочки тихого города,
Синяя пыль больших городов,
Стылый апрель акварельного холода,
Запах осенних последних цветов.

Всё в этой жизни из маленьких стёклышек.
Словно всё было и всё в первый раз.
Кто-то незримый тоненьким пёрышком
Пишет по-старому новый рассказ.

Холодали ночи, осень близко;
Сырь да зябь и сжатые поля.
Колокольный звон, дорога склизка,
Голая, холодная земля.

По деревне нищенка ходила,
На руках с грудным ещё дитём.
Хлеба и воды она просила,
На ночлег просилась она в дом.

Но молчали запертые двери,
И, бросая черствый ей кусок,
Будто бы испуганные звери,
Двери закрывали на засов.

Робко улыбаясь, не переча,
Растворялась нищенка в ночи.
Кто-то крикнул вслед, там недалече:
"Есть деревня, ты туда пади."

На утренней народ толпился в церкви
Помолиться за хороший день.
На иконах нищенка с младенцем
Коротко так смотрела на людей.

Хочется верить, что с нами не кончено.
Мы еще живы, мы еще дышим.
Всё человечное нами не сброшено.
Богу мы изредка письма пишем.

Так же, как дети, верим в хорошее
И разделяем добро ото зла.
Мысли тревожные: с нас будет спрошено!
Красным закатом боль превзошла!

Там, на небе, приём круглосуточный,
Без обеда и без выходных.
Отцветают самые стойкие,
Даже те, без которых под дых.

Даже те, без которых не вертится,
Без которых всё — серая пыль.
Может быть, мы где-нибудь встретимся,
Если всё же религия — быль.

Дорогая, хочешь — не слушай.
Мне уже наплевать на завтра.
Есть у каждого свои цели,
Только нет у вчерашнего права.

Права быть и влиять на сегодня.
Мы такие, как Бог придумал.
Я сегодня смотрю на завтра.
Может быть, всё вокруг и не правда.

Я сегодня устал от завтра,
Только осень меня спасает.
У меня ещё есть немного,
Что всех жить на земле заставляет.

Всё прекрасное мы прошли,
В топких снах я теперь не плутаю.
Словно месяц в полуденный час:
То ли есть он, а то ли тает.

Только изредка в сердце мелькнёт
Отголоском встревоженной мути
Тот короткий, счастливый полёт,
Вопреки повседневной сути.

Вопреки всем смотрящим наверх,
Что не могут летать бескрыло,
В небе месяц плыл ясным днём.
Я не знаю, что это было.

Вопреки всем смотрящим наверх,
Что не могут летать бескрыло,
В небе месяц плыл ясным днём.
Мне казалось, ты тоже любила…

В город тихо сочится ноябрь.
Предрассветное зарево скалится.
В лужах стынет осенний янтарь,
Город снова в себя провалится.

Город — бог, холодный как смерть,
Равнодушный, спокойно-возвышенный.
Я молюсь на болотную твердь,
Но боюсь быть тобою услышанным.

Разве можно кому понять
Остроту твоего отчуждения?
Я пришёл к тебе, словно тать,
Чтоб похитить твоё вдохновение.

Закат болеет октябрём.
На озере чернеют воды.
Сегодня лес горел огнём,
Отмучившись, просил свободы.

По осени счастливые не плачут,
В агонии увидев красоту.
Они любуются и меж собой судачат,
Завидя в смерти этой новизну.

Горел весь лес в пожаре измождения,
Не осознав безумия красоты.
Одни смотрели просто с восхищением,
Иные плакали в объятьях пустоты.

Ещё тепло, но это ненадолго.
Я чувствую в озябшей синеве
Всю остроту осеннего недуга,
Больную грусть, что прячется в листве.

Уж в воздухе витает запах дыма
Сырой листвы, что будет долго тлеть,
Сжигая то, что лето так любило.
И, Боже мой, как хочется лететь,

Лететь вслед птицам, лето догоняя.
И с высоты прозрачных облаков
Кричать полям, кричать: "Вас покидаю!
Вернусь с весною к таянию снегов!"

Но я не птица, крыльев нет с рожденья.
Мне остаётся с грустью наблюдать,
Как осень постепенно забирает
Всё то, что лето может ей отдать.

Я вновь живу как будто вопреки,
Гадая на судьбу кофейной гущей.
А где-то в поле видны огоньки
Далёких домиков, где всё должнобыть проще.

Там молятся, наверно, перед сном,
И на рассвете крестятся иконам.
Туда мне хочется, когда в душе темно,
Прильнуть к горящим тёплым светом окнам.

Домой, к святыням прикоснуться,
Растрогав вновь себя до слёз,
От сна страстей своих очнуться,
Вернувшись к чувствам прежних грёз.

Я к дому мчусь, к родному крову,
К местам, где Родина моя.
По куполам душа тоскует,
По звоннице монастыря.

Там, в тихой роще монастырской
И у заросшего пруда
Бродил мальчишкой беззаботным,
Но было всё невесть когда.

Где запах ладана и тайны,
Лампады свет всю ночь горит.
И, как незыблемая вера,
Стена монастыря стоит.

Там я врачую свою душу,
Там одиночество манит.
В звездах безмолвной тихой ночью
Земля с Вселенной говорит.

Среди полей, заснеженных ненастьем,
Где тяжесть неба душу жмёт к земле,
Где от простора сердце бьётся чаще,
А день проходит в тихой мутной мгле,

Есть место, что запомнил навсегда я.
В часы, когда душа теряет свет,
Закрыв глаза, пути не разбирая,
Стремлюсь туда, куда дороги нет.

В том поле, где в сугробах утопая,
Храня смиренной веры монолит,
Крестом сутулым небо подпирая,
Церквушка полусгнившая стоит.

Сюда уже давно не ходят люди,
Но, растворяясь в этой тишине,
Незримый колокол здесь
слышно по округе,
И будто свет сочится в темноте.

И ангелы парят над этим светом,
Служа в забытом всеми алтаре,
Где в брошенном писании открытом —
Дарованные истины земле.

В истлевшей черноте иконостаса
И в мёртвой глубине алтарных врат
Струится свет, всесильный и великий,
Над сгнившей роскошью верша
святой обряд.
Когда мне нелегко и душу мрак неволит,
Иль гниль, как роскошь, сердцу навредит,
Я вспоминаю ту церквушку в поле,
Как крестик, почерневший на груди.

Что-то с нами со всеми случается.
Верим, ждём, а потом — как пойдёт.
Видно, слабости наши кончаются,
А эмоции — это не в счёт.

Верить, ждать и ключи не выбрасывать,
Делать ставку на «может быть», «вдруг».
Только душу свою расхолаживать,
Как бы гнев свой продать за испуг.

Ладно, ладно, пусть будет, что встретится.
Я не первый, кто нравится бездне.
Но вы знайте: она всё же верится!
И я буду твердить: «Воскресе!»

Мне очень многое дано,
Я очень многое осилил.
И даже там, где всем темно,
Я вёл незрячих, вёл и видел.

Я чувствую и цвет, как звук,
Как связано всё воедино.
Как вечность трогает без рук
Всё то, что время мне дарило.

И лишь того, что там во мне
Не суждено мне взять под стремя.
Такая плата за талант —
У всех иных такое бремя.

А Бог, наверно, сирота.
И нас придумал так, от скуки.
Смотрел на жилистые руки.
Так надоела пустота...

Туман поднимался и зыбился,
И таял в серебряной мгле.
В окутанном саване виделось
Мне то, что приходит извне.

Там топкое, серое, хлипкое,
Добытое в сумрачном сне,
Горячкою мучалось жуткою —
Наверно привиделось мне.

Прозрачный свет
лился изцеженный,
И вторили свету гласа.
Что самый желанный,
чуть сдержанный,
Свет лучше, чем та пелена.

И кротко вдыхая признания,
Споткнувшись о звон мечей,
Тебя воспеваю, Сознание,
И нет ничего прочней.

Над головой, качаясь, дышат сосны.
Вдыхаю и молчу.И тишина.
Закрыв глаза, я слышу — зреют росы.
И, вроде бы, дилемма решена.

Я вновь один, как был и будет после.
И только в этом суть, и суть проста.
Дыши, живи, вдыхай и будь свободен,
Проснись и осознай: всё — пустота.

Он пил, смотря на белый потолок,
Потом ходил, курил, смеялся.
В происходящее, как в сон,
Не верил и душою рвался.

Кровило сердце, новость — нерв.
Как мало в лёгких кислорода.
И понял он, что значит «...в трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту».

И, с перегаром в утро — день,
Цедя приветственно соседу,
Он выходил, казавшись всем
Нормальным человеком, в среду.

Счастье – от слова "сейчас".
Прощенье – от слова "проще".
Катится шар в никуда.
Просто смотри и не больше.

Пей своё небо сейчас.
В этом мгновении суть.
В будущем нет тебя.
Прошлое, не обессудь.